Война крылатых людей [Война крылатых людей. Сатанинские игры. Звездный торговец. Люди ветра. Право первородства. Повелитель тысячи солнц.] - Пол Андерсон

Они решили, что ночь окончательного мира станет их брачной ночью, но не стали спешить. Это не было в обычаях чоса.

Двое ищут способа, как стать единым целым в их мире, их судьбе, их смерти.

За северными землями холмы были еще ненаселенными, хотя растения, чьи семена прибыли с пионерами, давно уже перестали быть чужими. Крис и Табби приземлились на закате, красные и золотые лучи сверкали над спокойным морем.

Они разбили лагерь, поели, выпили по маленькому бокалу вина и поцеловались. Потом рука об руку пошли по тропинке, ведущей к гряде. Слева от них земля, густо покрытая травой, круто обрывалась к воде. Это сверкающее, уходящее к горизонту безмолвие казалось вдали фиолетовым, почти черным. Среди дремлющих созвездий поднялась Вечерняя звезда. Справа от них был лес, темнеющий, наполненный сладковатым запахом сосны. Теплый ветерок перебирал листья.

— Айат? — спросила она.

— Дома, — ответил он.

Его тон и то, как он скользнул губами по светлеющим в полутьме волосам, сказали ей: «Я должен исцелить ее, как ты исцеляешь меня, дорогая». Пальцы Табиты, тронувшие его щеку, ответили: «Я радуюсь…»

И все же Аринниан почувствовал ее вопрос. Он подумал, что знает, в чем дело. Этот вопрос возникал и в нем самом: но он — читатель, философ, поэт — смог вопрошать столетия лучше, чем она, чьим даром было понимание настоящего.

Крису не нужно было, чтобы она произнесла его вслух. Достаточно этого часа, и она будет здесь и его.

Поднималась Моргана, усеянная темными пятнами и менее яркая, чем раньше, — так велики были ее раны. Табби остановилась.

— Стоила ли она этого? — спросила она.

— Война, ты имеешь в виду? — проговорил он.

— Да. — Она высвободила руку. — Посмотри! Посмотри на наш мир, на эти солнца — везде смерть, увечья, агония, траур, руины. Везде потери, о которых мы расскажем своим детям. И все это ради политики.

— Я тоже спрашиваю себя, — признался он. — Вспомни, однако, что мы сохранили для детей нечто такое, что они иначе потеряли бы. Мы сохранили их право быть самими собой.

— Ты имеешь в виду, быть теми, кем являемся мы? Предположим, мы бы потерпели поражение. Мы были так близки к этому! Следующее поколение выросло бы в благоразумных, умеренных подданных Империи. Разве нет? Так имели ли мы; право делать то, что мы сделали?

— Я пришел к выводу, что да, — сказал он. — Дело не в том, что существует какой-то простой принцип или что я не могу ошибиться. Но то, чем мы являемся, наше общество или культура или как хочешь назови их, имеют собственную жизнь и собственные права. — Он перевел дыхание: — Ненаглядная моя! — сказал он. — Если общества не будут сопротивляться окружению, они скоро будут проглочены самыми большими и прожорливыми. Разве нет? И восторжествует смертоносное подобие. Никаких вызовов, никаких отклонений от других путей. Какую службу сослужило все это жизни, позволь мы этому случиться? И ты знаешь, вражда не должна быть вечной. И у губернатора Саракоглу, например, и у адмирала Кайала есть прародители на противоположных сторонах Лапанто, — Он видел, что она не поняла его слов, но следует общему течению мыслей. — Суть в том, что обе половины наступали, обе сопротивлялись, обе выжили, чтобы что-то дать расе, нечто особое, что не может быть дано никем и ничем другим. Можешь ли ты поверить в то, что здесь, на Авалоне, мы спасли часть будущего?

— Испачкавшись в крови, — сказала Табита.

— И это не было необходимо, — кивнул он. — Но все же, принимая во внимание, что мы такие, какие мы есть, это было неизбежным. Может быть, когда-нибудь где-нибудь путь будет лучшим. Может быть, даже это наше «я», крылатое и бескрылое одновременно, поможет нам. Мы можем попытаться, конечно.

— И у нас есть на некоторое время мир, — прошептала она.

— Разве не можем мы быть в нем счастливы? — спросил он.

Тогда она улыбнулась сквозь блестящие в лунном свете слезы и сказала:

— Да, Крис, Аринниан, самый дорогой на свете, — и потянулась к нему.

Айат оставила Грей до наступления зари. В этот час после отступления ночи в ее распоряжении было Небо.

Поднявшись, она поймала ветер и помчалась в его течении. Он струился и пел. Последние звезды, опустившаяся Луна, превращали море и Землю в таинственный мир. Впереди, на белом фоне, ясно поднимались горы и дома. Было холодно, но этот холод лишь вливал жизнь в кровь Айат.

Она подумала: «Он, который заботился обо мне, который утешал меня, разделяя со мной эту честь. И этого довольно».

Мускулы ее танцевали, крылья били, до краев наполненные жизнью. Планета летела навстречу утру.

«Мой боат, моя сестра нашли свою радость. Пусть и я найду свою!»

Пламя залило снежные пики. Солнце встало, выплеснув на все, что было внизу, свет жизни.

«Высоко Небо и священно!»

Право первородства

Такси, пробившись в просвет между машинами, село на крышу Воздушного перекрестка. Эмиль Далмэди расплатился и вышел.

Когда такси удалилось, он внезапно почувствовал себя очень одиноким. Вокруг в теплой и глубокой синеве летних сумерек благоухал парк; звуки Объединенного Чикаго с этой высоты были шепотом далекого океана; дома-башни и воздушные дороги между ними — лесом, по которому пролетали светлячки — аэрокары, а там, внизу, — словно Земля стала прозрачной насквозь — фантастические скопления звезд-фонарей вспыхивали и гасли в необозримой дали. Только массивный особняк, высившийся впереди на крыше, казался холмом, где устроил свою берлогу медведь-гризли.

Далмэди расправил плечи. Держись, сказал он себе. Он же тебя не съест. Ярость вновь овладела им — ты и сам можешь его съесть. Он резко двинулся вперед, коренастая, крепко сбитая фигура, обтянутая синим костюмом на молниях, крупные черты лица и высокие скулы, вздернутый нос, серые глаза и слегка откинутые назад темно-рыжие волосы.

Но как бы он не ожесточал себя, ясно было одно — он не готов был к встрече с одним из торговых королей Политехнический Лиги, да еще в его собственном доме.

И когда Далмэди встретил настоящий дворецкий и он пересек пространство невероятно длинного ковра, протянувшегося до противоположной стены роскошной гостиной, обставленной с нарочитой небрежностью, и оказался лицом к лицу с Николасом ван Рийном, горло его перехватило и ладони вспотели.

— Добрый вечер, — прорычал хозяин. — Прошу. — Его массивное тело не оторвалось от кресла.

Далмэди не возражал. Не только вес, но и собственный рост словно сделали его лилипутом.

Ван Рийн махнул рукой в сторону стоявшего напротив стула; другая рука сжимала литровую кружку, с пивом.